СИМЕОН НОВЫЙ БОГОСЛОВ, прп. (ок.949-1022), визант. подвижник, мистик и писатель. Род. на севере М.Азии, в Пафлагонии, в богатой и знатной семье. По-видимому, при крещении ему было дано имя Георгий. Привезенный родителями в Константинополь юношей (ок.960), он учился в школах столицы и готовился к императорской службе. Однако призвание к духовному подвигу оказалось сильнее соблазнов светской карьеры, и после длительной внутренней борьбы Симеон ушел в монастырь. В этом шаге решающим для него было влияние его духовника старца Симеона Благоговейного (к-рого преподобный впоследствии чтил как святого). Ок.980 Симеон был избран настоятелем м-ря св.Маманта и приобрел известность в столице как праведный и мудрый наставник. Стремление преобразовать монашескую жизнь вызвало длительный конфликт между Симеоном и насельниками обители. Настоящим гонениям он подвергся со стороны митр.Стефана Никомидийского, считавшего, что Симеон вводит непозволительные новшества. Отправленный в ссылку, С.Н.Б. основал там новый м-рь, где и скончался после 13-летнего настоятельства. Канонизирован С.Н.Б. был поздно  (точная дата неизвестна), но уже рус. повижник прп.Нил Сорский в 16 в. именует его святым. Впервые житие С.Н.Б. написал его ученик Никита Стифат (11 в.). Творения С.Н.Б. были изданы в свободном переложении на новогреч. язык Дионисием Загорейским в кон. 18 в.

С.Н.Б. не был экзегетом, но его «Слова», «Гимны» и др. произведения тесно связаны со Свящ.Писанием. Библия была для него важнейшим источником церк. *Предания. Обращаясь к высшим представителям иерархии, он писал: «Патриархи, если вы не друзья Бога, если не сыновья, если не боги по положению, то есть подобные Богу по природе, по благодати, данной вам свыше, отступите от престолов, и шедше, прежде всего вразумите себя от Божественных Писаний» (Богословские и нравственные слова, 3, 590 сл.; здесь и далее пер. архиеп.Василия Кривошеина). Чтение Библии и размышление над ней С.Н.Б. считал незаменимой духовной пищей (там же, 12, 1 сл.). Пережив опыт благодатного озарения, подвижник видел в нем гл. цель христ. жизни. Он много писал о тайне первородного греха и о возрождении человека силой Божьей. Люди пали, пожелав стать как боги, но вместо этого оказались в рабстве у греха. И все же падение не упразднило нашей свободы. В отличие от блж.*Августина, С.Н.Б. утверждал, что *Грехопадение не имеет фатальной силы, что люди с помощью Христа могут «свободно избрать правый путь». Христос «восстановил их снова не в рай, откуда они ниспали, но возвел на самое небо небес» (Огласительные слова, 5, 350 сл.). Тайна единения со Христом есть средоточие мистики С.Н.Б. Без этого единения даже слова Библии остаются мертвыми. Писание нужно нам не для удовлетворения любопытства и не для игры праздной мысли и споров. Познание его – ничто без духовного опыта. «Если ты скажешь, – пишет он, – что научишься ей (воле Христовой – А.М.) из Святых Писаний, я спрошу, как ты, весь мертвый и во тьме лежащий, можешь услышать ее или ее исполнить, чтобы удостоиться жить и видеть Бога? Никоим образом» (Богословские и нравственные слова, 4, 427 сл.). Того, кто знает Библию, но не имееет опыта духовного возрождения и просветления, С.Н.Б. сравнивает с человеком, несущим сундук с сокровищами, но не ведающим о том, что в нем содержится (Огласительные слова, 24). Именно поэтому С.Н.Б. отрицательно относился к искусственным *аллегорическим методам толкования: он видел в них лишь тщетные усилия ума, не просвещенного Духом Божьим. Следуя исконному святоотеч. апофатизму, С.Н.Б. считал, что в Писании мы имеем дело преимущ. с *символами. Божьи Глаголы «невыразимы всецело человеческим языком и совершенно невместимы для человеческого слуха». Мистическая традиция С.Н.Б. нашла свое развитие в визант. и рус. исихазме (свт.Григорий Палама, прп.Нил Сорский и др.). Память С.Н.Б. Правосл. Церковь празднует 13 марта. 

Гимн пятый

Как Ты бываешь и огнем пылающим и водою орошающею?
Как Ты и сожигаешь и услаждаешь, и тление потребляешь?
Как людей Богами содеваешь и тьму в свет обращаешь?
Как из ада возводишь и смертных в нетление облекаешь?

Как тьму к свету привлекаешь и ночь (дланию) удержаваешь?
Как Ты сердце озаряешь и меня всего изменяешь?
Как с людьми соединяешься и сынами Божиими их содеваешь?
Как любовию к Себе возжигаешь и без стрелы уязвляешь?

Как [грехам] долготерпишь и не тотчас воздаешь?
Как Ты – Сущий вне всех (вещей) видишь деяния всех?
Как вдали от нас пребываешь и дело каждого созерцаешь?
Дай рабам Твоим терпение, да не покроет их скорбь.

Гимн восьмой

Дай мне, Христе, целовать Твои ноги,
Дай мне лобызать Твои руки,
Руки, произведшие меня через слово,
Руки, без труда сотворившие все.
Дай мне ненасытно насыщаться ими.
Дай мне видеть Лицо Твое, Слове,
И неизреченной красотой наслаждаться,
И созерцать (Тебя) и радоваться от Твоего видения,
Видения неизреченного и невидимого,
Видения страшного. Однако дай мне поведать
Если не сущность его, то хотя действия.
Ибо выше природы и всякой сущности
Весь Ты, Сам Бог мой и Создатель.
Видится же нам отблеск Божественной славы Твоей,
Свет простой и приятный,
И Свет то скрывается, то соединяется
Весь, как мне кажется, со всеми нами – Твоими рабами, –
Свет духовно созерцаемый в отдалении,
Свет внутри нас внезапно обретающийся,
Свет подобный то воде текущей, то огню возжигающему –
То сердце, которого он, конечно, коснется.
Им, Спасителю мой, как познал я, охвачена
Бедствующая и смиренная душа моя,
Воспламенена и горит...

Ибо огонь, получив горючее вещество,
Как не возгорится, как не истребит (его),
Как не причинит неизбежных страданий
При возжении? [о нем] дай мне поведать, Спаситель!

Неизреченное видение необычайной красоты
Он представляет, и увеселяет меня, и пламя любви
Нестерпимое возжигает. Как я снесу (его)?
Или как поведаю об этом великом чуде,
Которое во мне блудном бывает?
Ибо я не могу выносить молчания, Боже мой,
И пучиною забвения покрыть те дела,
Которые Ты сотворил и творишь ежедневно
С теми, кто горячо Тебя всегда ищет
И в покаянии к Тебе прибегает.
Дабы я, подобно сокрывшему талант
Лукавому рабу, не был праведно осужден.
Но, открывая, я всем говорю об этом,
И о Тебе и Твоем благоутробии
Чрез письмена передаю и повествую,
О Боже мой, последующим поколениям.
Дабы, познав великую Твою милость,
Какую Ты показал и показываешь на мне одном,
Прежде блудном и нечистом,
Гораздо более всех согрешившем,
Никто не сомневался, но напротив возлюбил бы (Тебя),
Не боясь, но радуясь приступил бы,
Не страшась, но тем с большим дерзновением,
Видя море Твоего человеколюбия.
Пусть притечет он, припадет и восплачет,
И получит разрешение прегрешений,
Говоря в себе: воистину
Если порочнейшего и вселукавого этого
И совершенно заблудшего помиловал Создатель,
Более всех людей согрешившего,
То не тем ли более Он и меня помилует,
Согрешившего некоторым образом простительно
И не все заповеди преступившего?

Итак, чтобы знали множество зол моих,
Здесь, Слове, я хочу поведать не все, конечно,
Безчисленные [грехи мои], ибо они превосходят (числом) звезды,
Превосходят капли дождя, песок моря
И множество волнующихся волн,
Но – то именно, что содержит книга совести,
И что заключают хранилища памяти.
Иное же один только Ты веси.
Я был убийцею, послушайте все,
Дабы вы жалостно оплакали меня; а каким образом –
(Это) я опущу, избегая долготы речи.
Я был, увы мне, прелюбодеем в сердце,
И содомлянином мыслию, и клятвопреступником
Произволением, употребителем божбы и любостяжателем,
Вором, лжецом, безстыдником и похитителем, горе мне,
Досадителем, братоненавистником и большим завистником,
Сребролюбцем и наглецом и всякого
Другого порока делателем.
Ей, поверьте, я говорю это истинно,
Не притворно и не с лукавством.
Итак, кто, услышав это, не изумится
И не подивится Твоему долготерпению,
Человеколюбче, и от изумления не скажет:
Как земля, убежав, не разступилась, не вынося
На хребте (своем) этого несчастного,
И живым не свела его в ад?
Как не обрушился сверху ураган
И не истребил этого преступника?
Как не ниспало одновременно небо
И не погасли солнце и звезды
Над таковым презрителем?
О долготерпение Твое, Спасителю! – пусть скажет он опять –
О благостыня и милосердие!
Ибо поистине – сверх всякого прощения
Таковые деяния этого несчастнейшего,
Услыша о которых, всяк воскликнет:
Ужели [Божественная] правда попустила ему жить?
И как, будучи праведной, она допустила хотя бы одно
Существование его на земле живых?
Если же кто заподозрит, что, быть может, я ложь написал,
То прости ему, как милостивый,
Ибо, не ведая долготерпения Твоего, Спасителю,
И бездны человеколюбия Твоего,
И услышав о непристойности дел моих,
Он справедливо вынес такое суждение,
Говоря: если [Божественная] правда безнаказанным
Оставила его, то нет, следовательно, суда.
Ты же, Боже мой, так как [после] будешь судить,
То поэтому ныне весьма долготерпишь.
Ибо спасти всех, конечно, желаешь,
Ожидая покаяния нашего,
Которое – от дел, по снисхождению Твоему праведному.
Ибо праведному свойственно не поражать падающих,
Но скорее напротив, конечно, – руку [помощи] им простирать,
Что делать Ты, благий мой Владыка,
Никогда не переставал и не престанешь.

Жизнь всех людей есть брань.
Мы же все люди – рабы Твои, Создатель;
Однако малые и великие – [все] имеем
Врагов непримиримых (в лице) князей тьмы.
Поэтому если Сам Ты не подашь (нам) скоро руку [помощи],
Но попустишь им укрепиться против нас,
То где будет Твоя правда и человеколюбие?
Ибо (хотя) мы соделались рабами его (диавола)
По своей воле и своему произволению,
Но Ты Сам, Боже мой, пришедши, искупил нас
И принес к Отцу Твоему
В дар, каковыми однако видеть враг нас не терпит,
Не вынося той зависти, какую питает.
Но, как лев, рыкает на нас,
И ходя и скрежеща зубами,
Упорно ищет, кого бы поглотить.
Поэтому если Ты, Христе мой, тех, которые этим неукротимым зверем
Уязвлены и, приняв удары
И раны, пребывают лежащими,
Не помилуешь, или лучше – не сжалишься
Ожидая их выздоровления,
Но поразишь и совсем сокрушишь,
Совершенно умертвив таковых;
То это, по моему мнению, – праведно,
Потому что не непроизвольно они пленяются.
Но добровольно предаются.
Однако коварный и злохитростный,
Неукротимый и изворотливый зверь этот,
Как бы друг, притворяется дружественным,
Ища всего меня схватить и уловить.
Показывая мне видимую жизнь,
Он лишает меня жизни духовной.
Окрадывая меня чувством в настоящем,
Он отнимает (у меня) и богатство будущего.
При внешнем (ведь) созерцании является одно,
Сокрыто же (в нем), Спасителю, другое.
Если же люди, и познав это,
Хитро и лицемерно притворяются, [что не знают],
То чего не сделает (с ними) изобретатель зла?
Как не обольстит он их и в особенности юных?
Как не прельстих тех, которые незлобивы,
Совершенно неопытны и нелукавы,
Тот, кто по произволению – сатана и лукавый,
И искусный изобретатель всякого лукавства?
Однако он решительно всех прельщает и уязвляет,
И никто не избежал от его рук,
Или стрел, не отведав в них заключенного
Яда, и не ушел (от него) неуязвленным.
Все мы согрешили и лишены, Христе,
Твоей неизреченной и божественной славы,
И умоляем Тебя туне спасти (нас)
И оправдать благодатию и милостию,
Которою Ты излил ныне на меня изобильно,
О чем я не обленюсь говорить и писать.
Ибо как я, о Боже мой, могу покрыть молчанием
То, что бывает ежечасно
И совершается во мне несчастном?
Ибо поистине оно неизреченно,
Непостижимо и превосходит ум и слово.
И как я выскажу или как изъясню это?
Но, не вынося молчания, теперь же начну свою речь.

Ты – один Бог безначальный, несозданный,
В Сыне и Духе – Троица Святая.
Ты – непостижим, неприступен,
Создатель видимой и умопостигаемой
Твари, и Господь, и Владыка,
Ты – превыше небес
И всего, что на небе,
Один – Творец неба и обладатель,
Один носящий все Твоим повелением
И волею одною все содержащий.
Тебя окружают тьмы Ангелов
И тысячи тысяч Архангелов,
Престолов, неисчислимых Господств,
Херувимов, Серафимов и
Многоочитых Сил, Начал и Властей
И многих других слуг и друзей.
Ты имеешь славу препрославленную,
Так что без страха воззреть на нее не посмеет
Никто из них, о Боже мой,
Не в состоянии будучи снести явления
И светоблистания Лица Твоего.
Ибо как создание возможет Создателя
Всецело узреть или всецело постигнуть?
Никоим образом, полагаю, это невозможно.
Но поскольку изволит Творец,
(Постольку) Он является и видится тому, кому Он пожелает,
И познается, и тварь Его познает,
И Он видится, и она Его видит,
Насколько дано ей от Творца видеть.
Ибо если твари Тобою, Боже мой, произведены,
То от Тебя они имеют и бытие и возможность
Видеть и служить Тебе безпорочно.

Итак, Ты вверху пребываешь превыше всех начал,
Которые окружают Тебя – Бога моего.
Мы же внизу находимся в глубочайшем рве,
(Которым я называю не видимый мир,
Но поистине тьму греха)
Рве порочности и омрачения,
В яме и рве ужасно глубоком,
Над которым солнце не всходило светить.
Ибо вне этого видимого мира
И мира будущего есть (только) ночь греха;
И погружающихся в нее неразумно
Она как ныне содержит, так и по смерти также
Будет держать узниками во веки веков.
Из них я первым, о Христе мой, являюсь.
Объятый ею и в нее низведенный,
В преисподней глубине ее
Находясь, я воззвал: помилуй меня
Ты, Который приобщился зол моих.
Ибо я познал, куда чрез них я низведен.
Оттого я и плакал, потоки слез
Из очей моих проливая усердно,
И каялся от всего своего сердца,
И взывал воздыханиями неизглаголанными.
И Ты с несказанной высоты услышал меня,
Лежавшего в преисподней глубине
Тьмы безграничной и безпредельной,
И оставив окружающие Тебя Силы,
Пройдя все видимое [пространство],
Нисшел туда, где был я лежавший.
Озарив меня тотчас, Ты прогнал тьму,
И воздвигши божественным Твоим вдохновеньем,
Поставил меня на стопы Твоих повелений.
Очаровав меня красотою Твоею и любовью,
Ты уязвил меня и совершенно всего изменил.
Увидев Твой Лик, я убоялся,
Хотя он и показался мне милостивым и доступным.
Изумила же и поразила меня
Красота Твоя, о Троица Боже мой!
Ибо один образ Трех в Каждом,
И три Лица составляют едино – Бога моего,
Который называется Духом и Богом всех.
Итак, когда Ты явился мне несчастнейшему,
Как мог я не дрогнуть и не спуститься
Еще ниже того, где был я,
Тьмою опять покрывшись,
Дабы сокрыться от Тебя, всем нестерпимого?
Но я сделал это из робости.
Ты же, Боже мой, напротив обнимал меня,
Напротив целовал и заключал в объятия –
В лоно славы Твоей, Боже мой,
И в края одежд Твоих,
Всего меня вводя и покрывая Твоим светом,
И заставляя забыть (все) видимое
И недавно одержавшие меня беды.
О глубина таинств и высота славы!
О восхождение, обожение и богатство!
О несказанная светлость повествуемого!
Кто возможет постигнуть (это) из слов?
Или уразуметь величие той славы?
Ибо если кто не видел того, чего око не видело,
И не слышал того, чего ухо не слышало,
И что на сердце человеческое не всходило,
Тот как поверит пишущему об этом?
А если бы и поверил, то как чрез (одно) слово
Может он увидеть то, чего око не видело?
Как посредством слуха вместит то,
Чего никогда не слыхало ухо людское,
Чтобы и уразумел он хорошо те вещи
И мог обнять мыслию то,
Красота чего неизъяснима для видящих,
И вид пребывает безвидным,
И что непостижимо для всех,
Кому видится? Как, повторяю тебе,
Кто-либо, воображая это помыслом,
Не удалился бы далеко от истины,
Обольствшись воображением и фантазиями
И ложные образы измышлений
Ума своего рисуя и видя?
Ибо как ад и тамошние муки
Всяк представляет так, как желает,
Но каковы оне, никто решительно не знает;
Так, пойми меня, и блага оные,
Небесные, для всех непостижимы
И незримы, только тем одним они ведомы
И видимы, которым Бог откроет,
По мере достоинства каждого:
По мере веры, надежды и любви,
И хранения заповедей Господних,
Или иначе – по мере нищеты духовной.
Эта мера – совершенная, не малая и не великая,
Которые Богу ненавистны, и в этом нет неправды,
Так как они совершенно неправые.
Ибо малой мере недостает праведности
По нерадению или небрежению,
И основательно и справедливо она является только негодной.
Та же мера, которая не мала, но велика,
Ведет к безумию того, кто ее имеет,
Вредя и всем другим, кто к ней тяготеет.
Правая мера есть мера смирения,
Чтобы, не отчаяваясь в себе совершенно,
Не считать никого в мире
Худшим себя в непристойных деяниях;
И поэтому плакать всегда и рыдать
И все видимое презирать.
Ибо это – признак той печали,
Которая – по Бозе и бывает от души.
Если же кто прилепляется к чему-либо из видимого,
Тот не познал себя еще чувством,
И не воспринял в сердце страха
Суда Божия и вечного огня,
И не стяжал совершенного смирения.
Поэтому-то он и лишается видения
И дара тех благ,
Которых не видело никакое человеческое око.

Потщимся же все приобрести смирение –
Несказанную красоту наших душ,
Для которой нет имени, и (только) по опыту
Она ведома тем, кто стяжал ее.
Кроток и смирен сердцем Христос;
И тот, кто имеет Его обитателем, знает,
Что чрез Него он получил и смирение,
Лучше же, что смирение – это Сам Он.
Душа же, которая ищет человеческой славы,
Такового смирения совершенно не ведает.
Даже тот, кто имеет хотя некоторое самомнение,
Как может удержать в себе это смирение?
Никоим образом, конечно... Увы мне несчастнейшему!
Тщеславному и горделивому,
Ни одной добродетели не стяжавшему
И в безчувствии проводящему все
Дни моей настоящей жизни.
Кто не восплачет обо мне и весьма не посетует?
Так как, бежав мира и сущих в мире,
Я чувством не удалился от мира;
Облекшись в монашескую схиму,
Я, как мирянин, люблю (все) мирское:
Богатство и славу, удовольствия и утехи;
На плечах крест Христов я ношу,
Поношение же креста понести
Вовсе не хочу и отрицаюсь,
Но связываюсь со славными,
Желая и сам быть с ними прославленным.
О злоключение! о безчувствие! Двойного осуждения я достоин...
бо много нагрешив в прежней жизни,
Я обещался как должно покаяться,
Но и ныне явился преступником, неблагодарным
За все те блага, которые получил я от Бога,
И оказался нарушителем обетов
И недостойным всякого человеколюбия.

Но, о Боже мой, единый всемилостивый!
Скоро потщись и обрати меня снова
К покаянию, слезам и плачу,
Дабы я омылся и, очистившись, увидел
Ясно возсиявшую во мне Твою славу,
Которую даруй мне ныне и во веки,
Непрестанно словословящему Тебя,
Творца веков и Владыку.

Симеон Новый Богослов Гимны