| ТВОЙ КАБИНЕТ |
 |
 |
гость
Группа: Гости
Время: 03:12
Пожалуйста, зарегистрируйтесь или войдите в свой аккаунт.
| |
| Добавить |
|
|
По вопросам размещения рекламы
пишите в "Обратная связь" | |
|
VI
Но беспросветен мрак второй зимы:
Казалось. В склепе я живу как труп,
И замкнут наглухо замок тюрьмы,
Валились тараканы в кислый суп,
И ползали мокрицы по стенам,
И вечный был угар в жилье сыром:
Оно казалось недоступно снам,
Что оживляли прошлогодний дом.
Хозяин был больной. У всех ребят
Чесотка вечная, в головках вши,
Все тело в язвах, с головы до пят.
И нет кругом сочувственной души,
И глубже, глубже падаешь на дно.
Мелькали, словно свора диких псов
Солдаты сквозь затекшее окно.
И сколько унизительных часов
Ты видел, красный, дымный исполком!
В медвежьей шапке, бешеным волком
По снегу рыскал красный командир
И гнал хлыстом бессильных стариков...
Через село немало шло полков,
И каждый вечер -- безобразный пир
И самогон у мельника в дому.
Но был один всего ужасней ад:
Театр набит битком. Сквозь полутьму
И дым махорки фитили чадят,
И каторжники бритые сидят
У рампы освещенной вкруг стола.
От крови человечьей вечно пьян,
С глазами похотливого козла,
Орет матрос перед толпой крестьян:
"Кто видел колесницу Илии?
Всё врут попы, чтобы сосать народ
И в бедности вы прежней жили и
Помещики вернули царский гнет.
Довольно петь акафисты по кельям:
Сознательным народ рабочий стал.
Пусть поп поет -- а то его пристрелим,
Пусть он поет "Интернационал"".
У рампы, тусклой лампой озаренной,
Средь крашенных девиц и палачей,
Поет "Вставай, проклятьем заклейменный"
Седой старик. И слезы из очей
Готовы хлынуть. Ни за что на свете
Он не хотел идти, и пулю в лоб
Скорей бы принял, но жена и дети...
И вот поет средь каторжников поп.
А в лампе керосин чадит последний,
И копоть покрывает лица всех.
Иди, старик, готовиться к обедне:
Господь простит бессилья жалкий грех.
VII
Под солнцем спал уездный городок,
И вечный ветер дул на площади,
Взвивая пыль, валя прохожих с ног.
Пустели улицы, а впереди
Весенний, юный лес день ото дня
Все становился гуще, зеленей,
В свою прохладу дикую маня!
И убегала вдаль дорога к ней,
В томленье призывающей меня
В унылые и милые места.
И накануне Троицына дня,
Покинув гром бетонного моста,
Я на телеге тряской, с мужиком,
За город выехал. Горели грудь
Предчувствием любви. Давно знаком
Был этот весь сорокаверстный путь,
И на заре крылатых мельниц ряд,
И холод от реки, текущей меж
Лесистых гор. Уж догорал закат,
Весенний вечер влажен был и свеж,
И здесь и там трещали соловьи.
Уже густой окутывал туман
Потухшие и шумные струи,
И воздух был черемухою пьян.
Остановили лошадь, я ломал
Ее благоуханные сучки.
Боялся опоздать и изнывал
От нежности, тревоги и тоски.
Я быстро шел вдоль спящего села,
В твоем окне не виделось огня:
Уставши за день, верно. Не ждала
Ты в этот день далекого меня.
Я робко стукнул в темное окно
И стал, от ожиданья чуть дыша...
Как похудела ты за месяц, но
Как дивно, нестерпимо хороша!
Как мальчик, в шапке стриженых волос,
Вся легкая, скользнула на порог...
И ни один не задала вопрос,
Но пламень уст твоих меня прожег,
Прожег насквозь, испепелив в груди
Трепещущее сердце. Оттого ль
Что ужас безысходный впереди
Уж нависал, неведомо отколь
Вскипел любви ликующий прилив,
Как первая весенняя гроза...
И до утра, о всем, о всем забыв,
Я пил твой вздох, смотря в твои глаза.
И отчего, когда я был моложе,
Не знал таких восторга и тоски,
Как в эту ночь, на тесно жестком ложе,
Склонив тебя на жалких две доски!
Не в нежащем Венеции алькове,
Не под лучами брачного венца,
Не знали мы такого жара крови,
Не бились так плененные сердца,
Как две сетями пойманные птицы.
Какие звезды, тайны и лучи
Из-под слезой увлажненной ресницы
Открылись мне в той трепетной ночи!
В два-три часа восторг столетий прожит,
Свершилось невозможное -- и он
Уже ничем изглажен быть не может
Тех огненных лобзаний миллион.
В твоих руках я замер без движенья,
Немым вопросом был немой ответ!..
А за окном все пел в изнеможенье
Залетный соловей. Белел рассвет.
VIII
Прошло два дня. На жестких тех досках
Лежала ты, без памяти, в бреду,
С огнем в руках, с ломотою в висках,
И грезилось тебе, что ты в аду.
Тянулся ряд невыносимых дней:
По площади вихрь пыли и песка
Крутился, и час от часу сильней
Тебя терзала смертная тоска.
Я ночью шел на слабый огонек
Твоей лачужки, сердцу говоря:
"ужели я тебя не уберег,
и догорит моей любви заря?
Чуть с мраком борется последний луч...
О, неужель огонь моей любви
Был для тебя, цветок мой, слишком жгуч
И ядом разлился в твоей крови?
И неужель любовь разит как смерть?"
Был душен и безлунен мрак ночной,
В багровых тучах огненная твердь;
Горели избы. И в твой бред больной
Врывался жуткого набата гул,
И крики раздавались по селу.
О, если бы я навсегда уснул
У ног твоих горящих, на полу.
XI
Охапку сена на воз положив,
Я на него свалил тебя. Как вещь.
Повез тебя в больницу -- сам чуть жив.
Кругом весь мир казался мне зловещ
И грозен разбегавшийся простор
Лесов и сел, блеснувших предо мной
С обрыва желтого прибрежных гор.
Но скоро нежный полумрак лесной
Твое чело больное освежил...
Ужасно вспомнить несколько недель,
Которые я без тебя прожил,
Валясь, как труп, на праздную постель...
Ты возвращалась к жизни день за днем,
Тебя целил больничных стен покой.
Но грустен был твой взор, и что-то в нем
Чужое появилось. Будто прочь
Куда-то уплыла твоя душа,
И я ничем не мог тебе помочь,
Чужой тебе, тобой одной дыша.
Ты в эти дни читала много книг
И грезила о дальних островах,
О жизни в Лондоне... И я привык
К ребяческому лепету, но ах!
Как мучился я мыслью, что вернет
Тебе опять мучительная явь
Все тот же ряд лишений и забот.
Я чрез Хопер перебирался вплавь
И водяные рвал тебе цветы
У мельничной запруды, где глядел
На пеной окропленные мосты,
Под домом мельника раскинув кров,
Прекрасный тополь, а вдали гудел
Немолчный гул прилежных жерновов,
И мельник, белый от муки, как лунь,
Приветствовал меня издалека...
В лесу прохладный царствовал июнь,
И летние белели облака
Над тем селом, где был сокрыт мой клад.
И, не забудь, как грязный и босой
Я принести к ногам твоим был рад
Шиповник дикий, смоченный росой,
Издалека красневший на пути,
И, вспомнив все, всего меня прости.
Март 1922 
|
|
|
