Юрий Нечипоренко

С приходом советской власти поэзия в российском обществе была призвана нести дополнительные нагрузки: и не только идеологические и пропагандистские. Чтобы понять механизм происшедших в ХХ веке в России процессов, следует рассмотреть широкий контекст преобразований. Техническая модернизация страны и победа над безграмотностью имели своим парадоксальным результатом "откат" назад, отказ от христианства приводил к возвращению языческих верований (к примеру, формировались представления о "вождях революции", по сути происходило обожествления таких "вождей"). Это обожествление принимало формы преклонения не только перед авторитетами, но и перед теориями… По версии властей, жизнь в обществе подчинялась теориям "научного коммунизма", "марксизма-ленинизма" и др. Сила и вездесущесть этих теорий были почти мистическими.

В то же время власти бдительно следили за атеистическим воспитанием детей. Подросткам необходимо было пройти ряд посвящений, напоминающих инициационные практики древности (вступление в пионеры, комсомол). Однако для православных родителей такие ритуалы были сродни сатанинским - церковь давала христианам свою обрядовость и не терпела подмены ее другой. Воспоминания о спорах родителей с властями (по причине отказа от вступления их детей в пионеры) содержатся в любопытной книге Анатолия Наймана "Славный конец бесславных поколений":

Почему дети не пионеры? Не даете нормально развиваться, держите во мраке церковного обскурантизма? У нас свобода вероисповедания, но свободы калечить детей у нас нет. Дети под защитой государства, и оно вправе лишить вас родительских прав!
…
Объясняться ходили обычно женщины, им по их темноте, житью инстинктом и вообще второразрядности допускалось больше поблажек, и даже на крестик на шее могли рукой махнуть: чего с бабы взять? «Вот это вот, по вашему, кто?» – показывая на портрет Ленина на стене, грозно спрашивали у жены К.С. Она отвечала: «Но ведь не Бог»…

Здесь инициалами К.С. обозначен Станислав Красовицкий, один из самых значительных поэтов 50-х годов. Официальная отмена религии, отделение церкви от государства, гонения на верующих и массовое атеистическое воспитание приводили к тому, что вера принимала новые формы - и вера в Поэзию могла заменить веру в Бога. Характерным здесь является высказывание Яна Сатуновского, одного из поэтов круга "Лианозово" о творчестве лидера этой группы, поэта Игоря Холина:
Холин искал себя на Марсе, а нашел в Марьиной Роще, когда хоронили Александра Давидовича, отца Киры Сапгир. Что значит: поэт нашел себя? Когда-то Флобер сказал: Эмма – это я. Поэту среднему достаточно, чтобы читатель узнал: это Холин. Большому поэту надо, чтобы читатель узнал: Холин – это я. Тогда стихи перестают быть предметом эстетической оценки, например, любования: «ах, как это здорово сделано», или «как это ново», или «как интересно», а становятся религией последних дней человечества.

Поэзия не может быть религией, даже «последних дней», если только это не "личная религия" поэта, который считает, что мир доживает последние дни. Начало нового мира после революции – с заменой религии на науку и поэзию – связывается у зрелого Сатуновского с концом мира вообще. Поэзия может быть религией для сектантов, отчаянных любителей (или даже фанатов) поэзии, которые готовы отринуть опыт христианства (и иных традиционных конфессий) и вернуться в архаику, в язычество особого, чувственно-рафинированного рода. И здесь не важно, является ли такой поэт противником советской власти, сторонником или "конформистом", важно то, что поворот, который произошел в обществе после революции, глубоко затронул его мировоззрение, вошел в само существо его - и те силы веры, которые связывались традиционно с религией, стали ассоциироваться с поэзией, искусством, наукой и прочими более "прогрессивными" вещами. Изначальный синкретизм первобытного мифа, в котором соединялась религиозная, художественная и научная составляющая, оживает в душе поэта - и происходит "перекоммутация": он поэзию принимает за религию, наполняет ее всеми силами своей веры. И речь идет не о каком-то "деревенском" поэте - напротив, о концептуальном, сложном для понимания неподготовленного читателя "авангардном" поэте (в случае Сатуновского любопытно то, что он человек хорошо образованный, инженер-химик).

Если рассматривать историю Советской России на большом масштабе 1950-1980 годов, то мы видим на литературном и художественном рынке огромные затруднения, деформации определенных сегментов и искажения. Эти напряжения произвела "идеология" и "политика" - которую мы сейчас можем назвать результатом действия советской мифологии с ее культами "вождей" и "теорий". Но весь рынок уничтожить невозможно: когда есть те, кто хочет писать и рисовать и те, кто хочет это видеть, читать и покупать, то огромные силы - "сама жизнь" противятся существующим запретам. Возникают подпольные и полуподпольные круги, кружки, салоны, "маклаки" и разного рода агенты, осуществляющие услуги на этом рынке. Наличествует официальный рынок букинистических книг и антиквариата, возникает рынок икон, формируются "черные рынки" и прочие формы взаимоотношений продавцов и покупателей.

На фоне этих всех затруднений появляются в Москве коллекционеры, отечественные состоятельные люди и заграничные - журналисты, дипломаты. Возвращаются в Россию репатрианты, представители советской элиты посещают Запад и убеждаются в престижности коллекционирования. Жизнь начинает входить в русло, которое нормальным назвать пока трудно - но возвращение Достоевского и Есенина в библиотеки, появление литературы по Патристике определяет тенденции нормализации.

На фоне общественных процессов, возникших после смерти Сталина, интенсифицируется интеллектуальное общение молодежи и возникает в 50-х годах ряд поэтических кружков, которые определят дальнейшее развитие поэзии. Первым кружком исторически считают группу Черткова. Станислав Красовицкий из этой группы является по определению ряда критиков, самой яркой и одновременно самой загадочной фигурой 50-х годов ХХ века, если не всей второй половины века. Дело в том, что в начале шестидесятых годов он отказался от своих стихов, сжег их - и попросил сделать то же самое своих знакомых, у которых стихи хранились в списках. Однако многие из них наотрез оказались от совершения такого аутодофе. Станислав Красовицкий стал священником Русской православной церкви (Зарубежной) отцом Стефанием, сейчас он проживает в Подмосковье. Сравнительно недавно начался новый период творчества отца Стефания, он пишет стихи сейчас уже другого содержания, и с его стихами можно познакомиться на сайте "Православного действия" http://www.prav-de.ru/poems/index_poem.htm.

Красовицкий писал не для публикации. В той системе публикации были невозможны, они соответствовали сделке с системой на языке юношеского максимализма. Красовицкий со своей стратегией последователен. Он отказывался от публикации в официальных изданиях, затем вообще отказался от уже написанных стихов. Но Красовицкий не смог их изъять из Самиздата, потому как Самиздат жил своей жизнью, и Красовицкий ему не был "указом". Самиздат отомстил Красовицкому, распространив под его фамилией не его стихи (только что была издана в России обширное собрание самиздата – «Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны» К. Кузьминского и Г. Ковалева, где почти 90 % стихов, приписываемых Красовицкому, на самом деле ему не принадлежит!)

Заметим, что Ахматова говорила Бродскому: подписывайте каждое стихотворение. Она с недоверием и подозрением относилась к Самиздату, как профессиональный, давно печатавшийся поэт – к самодельщине. Однако в силу интереса к Самиздату со стороны влиятельных персон он оказывался прямой дорогой к столу той же Ахматовой, к столам редакторов радио "Свобода" - а значит, и к славе.

Самиздат оказывается принципиально неистребим - и неточен, он распространяется и живет по своим законам. Здесь каждый следующий "издатель" (переписчик) может оказаться редактором, и это бытование стиха в передаче от человека к человеку, как сокращенная история переписывания античных текстов монахами Средневековья.

Стратегия Красовицкого является традиционной в русской культуре. Сжигание стихов – мифоритуал, который устраивал Гоголь. Красовицкий стал носителем самого мощного мифа. Есть два Красовицких – реальный человек, который сжег свои стихи, бунтарь и борец – и «красовицкий» – порождение Самиздата, фальшивые стихи и яркий миф о непокорном поэте. Здесь мы можем высказать свою версию сжигания стихов: это событие представляется нам определенным поворотом в истории русской культуры ХХ века: Красовицкий почувствовал перевес поэзии, то, что она замещает религию, что она становится даже и товаром, и оружием, - а он хотел святости и чистоты, пользы ("вредные стихи" – потому и сжег). Красовицкий мог почувствовать, что делают из его поэзии, как она используется в Самиздате. Он был враг режима, но из тех врагов, которые не борются, а не замечают. Если додумать мысль об отказе от публикации до конца – то дело здесь не в режиме, не в социальщине, а в онтологическом статусе греховного современного бытия, выражением, квинтэссенцией которого является современная поэзия. Итак, перед нами отказ от соучастия в том, что чревато… Чреват Самиздат, чреват, то есть провокативен. Чревата и современная поэзия.

Творчество Красовицкого – кульминация мифа, поворот, который он почувствовал намного раньше других. Это предчувствие, творчество жизни. Из поэзии он ушел в религиозную жизнь - и унес в нее свою поэзию.

Статья была опубликована в сокращении на сайте http://www.stoletie.ru/