Может показаться, что жизнь, судьба и сама личность
Юргиса Казимировича Балтрушайтиса состояли из одних противоречий.
Литовец по происхождению, он писал на родном языке только в начале и
конце пути, и в литературе остался как русский поэт-символист. В годы
учебы в Московском университете о нем уже шла слава как о полиглоте и
гениальном лингвисте - Юргис был тогда студентом... естественного
отделения физико-математического факультета. Жил всегда скудно и бедно,
добывая на хлеб в поте лица (главным образом переводами Ибсена, Гамсуна,
Стриндберга, Уайлда), а был женат на дочке одного из самых богатых
российских купцов. (Миллионер И. Оловянишников не дал согласия на брак
дочери с безвестным инородцем и лишил ее наследства). Марии, преданной
своей спутнице, посвятил поэт стихи и книги.
Он работал напряженно и сосредоточенно, поэзия была
единственным смыслом существования, но при жизни вышли лишь два
сборника: "Земные ступени" (М., 1911) и "Горная тропа" (М., 1912).
Объявления о них появлялись в "Весах" с начала 1900-х, но только через
десять лет поэт смог сказать жене: "Моя книга готова. Нужно только ее
написать". Балтрушайтис, "коренной скорпионовец", вместе с С. Поляковым, Брюсовым, Бальмонтом
создавший первое символистское издательство, напечатал свои книги
тогда, когда уже стихали разговоры о "кризисе" и "конце" символизма.
Он был замкнут, молчалив, искал уединения: "сознанием
своим я как-то совсем один", "я должен быть одиноким во что бы то ни
стало". И постоянно находился в центре самых шумных кружков, суетной и
суетливой литературной, издательской, театральной жизни. В комнате у
него висела икона "благого молчания", к образу тишины он постоянно
возвращался в стихах и письмах: "Молчание не есть пустая трата времени.
Молчание - внутренний труд, время формирования мысли". Оно было услышано
среди крика, шума, "сумятицы эпохи".
Всю жизнь его преследовали недовольство собой и
неуверенность в собственных силах, а окружающих он притягивал
спокойствием, ощущением надежности, его облик вызывал постоянные
сравнения со скалой. ("Вы считаете меня спокойным, а я весь и всегда
мучительно горю".) Скромный, незаметный, старающийся держаться в тени
человек, чью дружбу ценили и встреч с которым искали Вяч. Иванов, Станиславский, Комиссаржевская, Скрябин, А. Коонен.
Во времена богоискательства и богостроительства,
"дионисийского" буйства и мистического сектантства ("нет, нет, я им,
мистикам, не верю") он вносил в русскую поэзию незнакомый ей до той поры
мотив католической религиозности. Был "символистом по всему душевному
складу" (Вяч. Иванов) и создал произведения, которые стоят в наследии
русского символизма особняком. "Это - замкнутая лирика",- говорил автор.
Балтрушайтис всегда избегал политики, государственной
службы, официальных отношений - и впоследствии долгие годы занимал
тяготивший его высокий пост министра и посланника Литвы в Советской
России.
Он был несчастлив, мучительно ощущал трагическую природу
бытия - и благодарил жизнь за неизбывное счастье, за то, что в ней
"всегда было, есть и будет слишком много радости".
Но, наверное, самый большой парадокс заключается в том,
что при всех этих противоречиях Юргис Балтрушайтис остается одной из
самых цельных фигур в русской литературе начала XX в. - как поэт и
человек: "Я так не люблю дробления души и воли".
На его могиле на кладбище Монруж близ Парижа указана дата
смерти: 3.1.1944. Недавно в иностранных газетах промелькнуло сообщение о
том, что русский поэт-символист Юргис Балтрушайтис, чья смерть в 1944
г. была мистификацией, принял другое имя и скончался глубоким старцем в
одном из католических монастырей Франции. Даже если это и легенда,
возникла она не случайно вокруг имени Балтрушайтиса.
Изд.: Балтрушайтис Ю. Дерево в огне. 2-е изд. Вильнюс, 1983.
Источник: Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Ред. М.Гаспаров, И.Корецкая и др. Москва: Наука, 1993
МОЙ ХРАМ
Мой светлый храм - в безбрежности
Развернутых степей,
Где нет людской мятежности,
Ни рынков, ни цепей,-
Где так привольно, царственно
Пылает грудь моя
Молитвой благодарственной
За чудо бытия...
Мой тайный храм - над кручами
Зажженных солнцем гор,
Мой синий храм за тучами,
Где светел весь простор,
Где сердцу сладко дышится
В сиянии вершин,
Где лишь туман колышется
Да слышен гул лавин...
Моя святыня вечная -
В безгранности морской,
Где воля бесконечная -
Над малостью людской,
Где лишь тревога бурная
Гремит своей трубой,
Где только высь лазурная
Над бездной голубой...
МОЛИТВА
С. А. Полякову
Забвенья, забвенья! Всей малости крова!
Всей скудной, всей жалкой отрады людской -
Усталым от дали пути рокового,
Бездомным, измученным звездной тоской!
Мгновенья покоя средь вихря мгновений —
Свершающим заповедь зыбкой волны,
Во мраке без искры, средь зноя без тени
Всей смертною кровью питающим сны!
Убежища бедной душе, осужденной
На горестный подвиг томленья в пыли,
И жребий изгнанья, и трепет бессонный
На вечном распутье в пустынях земли!
Ночлега влачащим свой посох железный
И боль и убожество смертной сумы,
И ждущим забвенья от выси, от бездны,
От горькой повторности света и тьмы!
ПРОБУЖДЕНИЕ
Светает близь... Чуть дышит даль, светая...
Встает туман столбами, здесь и там...
И снова я — как арфа золотая,
Послушная таинственным перстам...
И тайный вихрь своей волною знойной
Смывает бред ночного забытья,
В мой сонный дух, в мой миг еще нестройный,
То пурпур дум, то пурпур грез струя...
И длятся-длятся отзвуки живые,
Возникшие в запретной нам дали,
Чтоб дрогнуть вдруг, волшебно и впервые,
Как весть из рая, в жребии земли...
И вот мой дух, изгнанник в мире тленья,
Бессменный раб изменчивых теней,
Тоскующе слезами умиленья
Встречает сказку родины своей...
ВИФЛЕЕМСКАЯ ЗВЕЗДА
Дитя судьбы, свой долг исполни,
Приемля боль, как высший дар...
И будет мысль — как пламя молний,
И будет слово — как пожар!
Вне розни счастья и печали,
Вне спора тени и луча,
Ты станешь весь — как гибкость стали,
И станешь весь — как взмах меча...
Для яви праха умирая,
Ты в даль веков продлишь свой час,
И возродится чудо рая,
От века дремлющее в нас,—
И звездным светом — изначально —
Омыв все тленное во мгле,
Раздастся колокол венчальный,
Еще неведомый земле!
ЗАПОВЕДЬ СКОРБИ
Когда пред часом сердце наго
В кровавой смуте бытия,
Прими свой трудный миг, как благо,
Вечерняя душа моя.
Пусть в частых пытках поникая,
Сиротствует и плачет грудь,
Но служит тайне боль людская
И путь тревоги - Божий путь...
И лишь, творя свой долг средь тени,
Мы жизнью возвеличим мир
И вознесем его ступени
В ту высь, где вечен звездный пир..
И вещий трепет жизни новой,
Скорбя, лишь тот взрастит в пыли,
Кто возлюбил венец терновый
И весь отрекся от земли...