Литературная история России первых десятилетий XX века до сих пор
изучена далеко не полностью, и не все ее явления, в том числе и выдающиеся,
современному читателю достаточно известны: многие события и факты этой
истории затерялись, забылись, по разным причинам на долгое время исчезая из
поля зрения читателей и вновь возникая годы и даже десятилетия спустя, а
некоторые имена и произведения возвращаются из забытья только сегодня. 
 К числу несправедливо забытых и почти вычеркнутых из литературной
истории принадлежат многие писатели предреволюционной России,
писатели-эмигранты, наконец, писатели, пострадавшие или отстраненные от
литературной деятельности в период сталинизма. Среди таких давно забытых
писателей оказался и Георгий Иванович Чулков, в предреволюционные годы
известный поэт и прозаик, литературный и театральный критик, а после
революции - литературовед и историк, издатель русского классического
наследия, мемуарист. 
 С первых лет столетия до своей смерти в 1939 году Чулков был
активнейшим участником литературной жизни не только как писатель,
выступавший в разных жанрах, но и как искусный и тонко чувствующий дыхание
времени организатор этой жизни. "У Чулкова было какое-то, - пишет Г. Д.
Хохлов, - поэтическое чутье, которое помогало ему улавливать творческое
дыхание современности..." Однако оригинальность и обаяние Чулкова как
одного из примечательных литературных деятелей своей эпохи было не просто в
его поэтическом чутье, но и в широте, а порою и необычности его творческих
интересов, в основательности знаний, в умении всегда быть в самой гуще
событий общественной, культурной и литературной жизни страны. 
 Обширность и многообразие давно не переиздававшегося литературного
наследия Чулкова, отсутствие и несобранность биографических сведений до сих
пор не дают возможности составить исчерпывающее представление о роли и
месте писателя в культурной, литературной и общественно-политической жизни
страны от начала века до лет, непосредственно предшествовавших Великой
Отечественной войне. Однако, предваряя разговор о Чулкове как авторе
возвращаемых читателю психологических очерков "Императоры", необходимо хотя
бы несколько слов сказать о его жизни, литературной и революционной
деятельности. 
 Георгий Иванович Чулков родился в Москве в 1879 году в дворянской
семье, не чуждой литературных интересов. Достаточно сказать, что он был
племянником двух популярных в то время драматургов В. А. Александрова и И.
В. Шпажиннского, в имениях и салонах которых завязались его первые
литературные и особенно театральные знакомства (К. С. Станиславский, В. Э.
Мейерхольд, М. Л. Роксанова, М. Н. Ермолова и др.). Здесь же состоялись его
первые выступления в любительских спектаклях в качестве драматурга, а порою
и актера. 
 Социально-философские и художественно-эстетические воззрения будущего
писателя формировались в напряженной атмосфере кануна первой русской
революции. "Два демона были моими спутниками отроческих лет - демон поэзии
и демон революции", - вспоминал он позднее. Они во многом и предопределили
его будущее. В 1898 году, после окончания Московской классической гимназии,
Чулков стал студентом медицинского факультета Московского университета, но
медиком или биологом ему стать было не суждено. "...И в естествознании, и в
философии я остался дилетантом. Литература влекла к себе неудержимо", -
писал он в автобиографии. В 1902 году за организацию политической
демонстрации в защиту рабочих Чулков был арестован и сослан в улус Амга
Якутской области (три тысячи верст от железной дороги), где за несколько
лет до него коротал свои ссыльные дни В. Г. Короленко. Ссылка дала Чулкову
жизненный опыт и материал для многих его произведений, закалила духовно и
физически, научила упорству и настойчивости в достижении поставленных
целей: в последующей литературной деятельности, полной борьбы, оживленных
полемик и редакционно-издательских хлопот, эти качества оказались весьма
полезными и обусловили успех многих его начинаний. 
 В автобиографии, хранящейся в Пушкинском доме, в собрании С. А.
Вонгерова, Чулков сообщает: "Писать начал с тринадцати лет". Первым
печатным выступлением будущего писателя стал рассказ "На тот берег",
появившийся в московской газете "Курьер" в 1899 году. Профессиональным же
литератором он стал позже, уже после возвращения из сибирской ссылки, когда
получил разрешение проживать в Нижнем Новгороде. Постоянный, увлеченный и
деятельный сотрудник газеты "Нижегородский листок", Чулков накануне первой
русской революции печатает на ее страницах стихи, небольшие рассказы и
серьезные литературно-критические и публицистические статьи, а пишет он в
это время много, беспрестанно расширяя проблематику своих произведений,
пробуя силы то в поэзии, то в прозе, то в критике или публицистике,
уверенно и настойчиво завоевывая известность в литературных кругах. 
 Знаменательным в творческом развитии Чулкова как писателя и мыслителя
стал 1905 год, отмеченный в его жизни двумя важными событиями: во-первых,
он получил разрешение проживать в столицах и переехал в Петербург;
во-вторых, тогда же судьба свела его с Д. С. Мережковским и 3. Н. Гиппиус,
поручившими ему секретарские обязанности в издаваемом ими журнале "Новый
путь". К этому времени Чулков уже заслужил репутацию многостороннего и
широко образованного человека, не чуждого революционных и поэтических
увлечений: как поэт и прозаик он по своим взглядам и творческим принципам
принадлежал к группе "младших" символистов, вдохновителем и выдающимся
представителем которых был Александр Блок. Между ними установились теплые,
дружеские отношения, особенно оживленные в 1907 - 1908 годах: Блоку Чулков
посвятил стихотворение "Да, мы убоги, нищи, жалки...". Впрочем, к
художественному творчеству Чулкова А. Блок относился достаточно сдержанно и
большого значения ему не придавал, но и не считал возможным выступать с
критическими приговорами в адрес произведений писателя, ему близкого и им
уважаемого. 
 Идейные и художественные тенденции "младших" символистов четко
просматриваются во всех поэтических произведениях Чулкова, особенно
относящихся к первым годам нашего века. Они заметны в стихах первой книжки
Чулкова - "Кремнистый путь" (М., 1903), а также в его последующих
поэтических сборниках "Весною на Север" (СПб., 1908), "Золотая ночь" (Пг.,
1916), в поэме "Мария Гамильтон" (Пг., 1922), в его переводах из Метерлинка
и Верхарна. Творческие позиции совершенно откровенно заявлены Чулковым на
страницах журналов "Новый путь", "Вопросы жизни", в альманахе "Факелы",
издававшемся им в 1906 - 1907 годах: формулируя свое понимание современного
литературного развития, Чулков выдвинул теорию так называемого
"мистического анархизма", представляющую собою неудачную попытку совмещения
символизма с практическим радикализмом. Позднее сам Чулков признал
неконструктивность "мистического анархизма", тем не менее полемика вокруг
него стала знаменательным явлением литературной жизни эпохи. "С 1904 до
1908 года, - справедливо отмечает в автобиографии Чулков, - я был во власти
мучительного вихря литературных споров, которые совпали не случайно с
грозными днями нашей революции. Мои повествовательные опыты вернули меня
тишине". Действительно, это был самый бурный и тревожный период в
творческой биографии писателя: его имя не сходило со страниц журналов и
газет, привлекая к себе всеобщее внимание и находясь в центре жарких
споров, дискуссий и полемических схваток. 
 Обсуждение теории "мистического анархизма", в котором такое деятельное
участие принимал Чулков, сыграло свою роль в развитии отечественной
критической мысли, литературной и театральной. Многочисленные его
выступления в этой области в основном посвящены проблеме "кризиса
символизма" на общем фоне развития литературы и театрального искусства
начала XX века. Впрочем, среди критических работ увлеченного символизмом
поэта встречаются и обстоятельные, не лишенные проницательности и тонкого
художественного чутья статьи, посвященные Чехову, Горькому, А. Добролюбову
и другим писателям, далеким от символистского искусства или относящимся
вообще к иным эпохам (Тургенев, Тютчев и др.). Собранные вместе,
литературно-публицистические и критические статьи в 1909 году были изданы
отдельной книгой под названием "Покрывало Изиды", которая представила
читателю Чулкова как одного из авторитетных критиков своего времени,
сумевшего заинтересовать современников оригинальными размышлениями о
литературно-театральном движении и его дальнейшем развитии в стране (статья
"Принципы будущего театра"). 
 Статьи и рецензии Чулкова прокладывали дорогу новому театру: именно в
эти годы идея символистского театра носилась в воздухе, но еще не было
театрального деятеля, который бы "дерзнул на рискованный опыт". Таким
деятелем вскоре стал В. Э. Мейерхольд, не без помощи Чулкова перебравшийся
в Петербург. Его репертуар и театральные принципы стали предметом
постоянного внимания Чулкова, приветствовавшего реформу театра и всегда
связывавшего ее с именем Мейерхольда. Выступления Чулкова как театрального
критика способствовали возникновению зыбкого и непродолжительного
творческого содружества В. Ф. Комиссаржевской и В. Э. Мейерхольда,
отмеченного возобновлением постановки "Кукольного дома" и перенесением на.
театральную сцену замечательной феерии Блока "Балаганчик". 
 В 1910 году, когда утихли споры по поводу "мистического анархизма",
Чулков полностью посвящает себя прозе: в дореволюционную пору пользовались
известностью его романы "Сатана", "Метель", "Сережа Нестроев", сборники
рассказов "Люди в тумане", "Посрамленные бесы". Многие рассказы Чулкова
изобилуют автобиографическими параллелями, в основном относящимися к
революционным страницам жизни писателя. 
 Февральскую революцию Чулков встретил восторженно и сразу же включился
в литературную работу, регулярно выступая по вопросам культуры и
общественно-политической жизни на страницах издававшейся им газеты
"Народоправство". С наступлением революции завершился тот этап в творчестве
Чулкова, который был связан с его практическим и теоретическим участием в
развитии символистского искусства в России. Конечно, нельзя сказать, что
после революции коренным образом изменились воззрения Чулкова, но теперь в
литературном творчестве он стал обращаться к исторической тематике, которая
ранее его не увлекала. Занятия историей русского общественного и
литературного движения вскоре захватили его настолько, что стали широко
известными в научных кругах и главенствующими во всей его деятельности. В
эти годы он работает в литературе и в науке с той же поразительной
настойчивостью и неутомимостью, с упорством и удивительной плодовитостью,
как и в дореволюционные годы. "В сущности, я стал настоящим писателем
именно после Октябрьской революции, а у меня репутация дореволюционного
литератора", - сетовал он в написанных на закате жизни воспоминаниях. 
 Психологическая проза в творчестве Чулкова в послереволюционные годы
уступила место прозе исторической: появляются повести, психологические
очерки, историко-публицистические эссе, посвященные декабристам и связанные
с пушкинско-декабристской эпохой: "Мятежники 1825 года" (1925), "Братья
Борисовы" (1929), Salto mortale, или Повесть о молодом вольнодумце Пьере
Волховском" (1930), ненапечатанными остались биографическая повесть о
Рылееве, роман о петрашевцах. Параллельно с декабристской темой в
деятельности Чулкова развиваются серьезные пушкиноведческие интересы,
реализуемые в десятках статей, публикаций, рецензий, посвященных Пушкину.
Углубившись в изучение его творчества, Чулков вскоре пришел к мысли о
необходимости создания научной биографии поэта. Будучи великим тружеником и
человеком решительным, Чулков, не откладывая дела в долгий ящик, взялся за
ее создание, и в 1927 году написанная им биография поэта появилась на
страницах журнала "Новый мир", а в следующем году вышла отдельным изданием,
почти одновременно с аналогичными трудами Н. Л. Бродского и Л. П.
Гроссмана. Правда, критика встретила эту работу Чулкова далеко не
восторженно, отмечая ее методологическое несовершенство, но тем не менее
она сыграла свою роль и оказалась весьма полезной для дальнейшего развития
советского пушкиноведения. 
 Будучи приверженцем психологического метода Достоевского в своей
художественной практике, Чулков в 1920-е годы обратился к наследию великого
писателя в своей научной деятельности и стал одним из виднейших в стране
исследователей его творчества. Он выступает с лекциями, докладами и
статьями о Достоевском, входит в редколлегию его Сочинений, наконец, в
результате упорных и длительных разысканий создает капитальную монографию
"Как работал Достоевский", изданную в 1939 году. Это была последняя книга
Чулкова, увидевшая свет при его жизни. Творческая лаборатория Достоевского
и история создания многих его шедевров впервые стали предметом
внимательного изучения, основанного на глубоком анализе многочисленных и
разнообразных документально-биографических источников. 
 Историко-литературные интересы Чулкова поразительно широки и
многообразны: декабристское движение, биография Пушкина, творческая
лаборатория Достоевского. Он до сих пор остается одним из самых
авторитетных исследователей биографии и творчества Ф. И. Тютчева. Начав с
изучения проблемы "Тютчев и Запад" (статьи "Тютчев и Гейне", "Переводы Ф.
И. Тютчева из "Фауста" Гете"), он перешел к изучению биографии Ф. И.
Тютчева, выпустив в 1928 году небольшую книжку "Последняя любовь Тютчева",
а в 1933 году подвел итоги биографических исследований изданием
капитальнейшей "Летописи жизни и творчества Ф. И. Тютчева", и посейчас
сохраняющей свое научное значение. Эта работа - первый свод биографических
сведений о писателе, за которым последовали подобные же своды, посвященные
Некрасову, Достоевскому, Тургеневу, Пушкину. Можно сказать, что Чулков
был одним из основателей жанра летописи жизни и творчества писателей в
советском литературоведении. Много сделал Чулков для собирания и издания
наследия Тютчева: в 1922 году он подготовил и со своим комментарием издал
книгу "Тютчевиана. Эпиграммы. Афоризмы. Остроты", в 1926 году выходят
"Новые стихотворения" Ф. И. Тютчева под редакцией и с примечаниями Чулкова,
а в 1933 - 1934 годах он выступает в качестве редактора Полного собрания
сочинений Ф. И. Тютчева. 
 Перечисленные направления, связанные с именами декабристов, Пушкина,
Достоевского, Тютчева, не исчерпывают всей деятельности Чулкова в эти годы.
Он упорно занимается изучением российской истории, при этом не ограничивая
себя только ее революционными эпизодами, а рассматривая их на широком фоне
исторического развития страны. В контексте исторических интересов Чулкова
выделяется проблема власти, олицетворявшейся в России на протяжении трех
столетий представителями царствовавшего дома Романовых. Именно им и
посвятил Чулков одну из своих последних книг, которая так и называется:
"Императоры". Эта книга вышла в свет в 1928 году, но материалы для нее
собирались и жанр психологического очерка осваивался автором на протяжения
нескольких лет параллельно с его историческими занятиями. 
 Жанр психологического портрета в России, намеченный Ключевским, к тому
времени еще окончательно не сложился, но тем не менее в творчестве позднего
Чулкова он занял видное место: двумя годами раньше "Императоров" Чулков в
этом жанре написал и издал книгу "Мятежники 1825 года", содержавшую восемь
очерков, посвященных выдающимся деятелям декабристского движения. В книге
"Императоры" объединены психологические портреты пяти царей, занимавших
русский престол в XIX веке (от Павла I до Александра III). Обращение
поэта-символиста и участника революционного движения к художественному
осмыслению образов русских царей, прежде всего в их психологической
характеристике, вызвано желанием раскрыть "внутреннюю трагедию павшей
монархии". 
 История русской монархии стала предметом разысканий и исследований еще
в дореволюционную пору, когда появились труды Н. К. Шильдера, К.
Валишевского, В. А. Бнльбасова, Д. Кобеко и др. Многочисленные научные
публикации, раскрывавшие политическую, социальную и даже бытовую историю
ушедшей в прошлое монархии, появлялись и в первые послереволюционные годы,
но все они были ориентированы на специальную аудиторию, для массового же
читателя эта тема долгое время оставалась раскрытой далеко не
полностью, а порою и запретной. 
 Одним из инициаторов художественной разработки ее в России в 1920-е
годы был Чулков. Работая над книгой "Императоры", он тщательно обследовал
массу источников, проливающих свет на историю романовской династии и
деятельность известнейших ее представителей: в книге использованы
исторические документы, переписка Романовых, мемуары современников,
исторические исследования, художественная литература, а иногда и
собственные впечатления о событиях, особенно в главе об Александре III, в
царствование которого прошли детские и юношеские годы Чулкова. Основанная
на обширном историческом материале, книга "Императоры" тем не менее
представляет собою но научное исследование, а художественное произведение:
в ней художественное преобладает над историческим, впечатление над фактом.
В ной Чулков отказался от политизации образов царей и представления их
жизни и деятельности исключительно в негативном освещении. Цари у Чулкова
обыкновенные люди, наделенные всеми человеческими достоинствами и пороками:
они не только угнетают народ, но порою совершают и благородные поступки,
принимают полезные и даже мудрые решения, грустят и переживают, ревнуют и
пьянствуют, замаливают грехи, болеют, боятся смерти, то есть перед
читателем проходит вереница не политических манекенов, а череда живых
людей, олицетворявших высший эшелон политической власти России, исторически
точно и беспристрастно изображенный автором, И с исторической, и с
художественной точки зрения книга Чулкова в те сложные времена
удовлетворила читателя и пользовалась огромной популярностью. Эмигрантская
газета "Воля России" писала, что в книге Чулкова "нет серьезных ошибок, это
все, что можно от нее требовать". Такая оценка является, пожалуй, лучшей
похвалой книге, которая сохраняет не только историко-познавательное, но и
художественное значение и в наши дни.

В. Баскаков

Уста к устам - как рана к ране -

Мы задыхаемся в любви.

Душа, как зверь в слепом капкане,

Всё бьётся - глупая - в крови.

Мы только знаем: будет! будет?

Но мы не верим в то, что есть.

Кто сердце тёмное разбудит?

Кто принесёт благую весть?

И только ангел ночью звездной,

Когда поёт: "Христос Воскрес!",

Над нашей опалённой бездной

Подъемлет пурпуры завес.

7 января 1923

    * * *

Прости, Христос, мою гордыню,

Самоубийственный мой грех,

И освяти мою пустыню,

Ты, жертва тайная за всех.

Надменье духа гаснет в страхе

Пред чудом вечного креста,

А жизнь давно уже на плахе,

И смерть - близка, глуха, проста.

Узнав её лицо, бледнею,

На я дышу и снятся сны,

И вижу нежную лилею

В руках Таинственной Жены.

Распятый! Укажи пути мне,

Дай знак, где истина, где ложь,

Услышь мой голос в тихом гимне.

И силы ангелов умножь.

22 июня 1920

  Слова

Слова и облачны, и лживы,

Как на болоте злой туман;

Но я - лукавый и ленивый -

Их сочетаньем вечно пьян.

Жилища я себе не строил

И не сжимал рукой сохи,

И сказкой сердце успокоил,

И песней - тёмные грехи.

Томление на плахе страсти

Я словом оскорблял не раз;

В словах не раз искал участий

И соблазнял бряцаньем фраз.

И пред лицом премудрой смерти,

Быть может, прошепчу слова.

Но даже им, друзья, не верьте:

Не ими жизнь моя жива.

Слова - надёжная защита

И от себя, и от друзей.

В могиле слов змея зарыта -

Змея влюблённости моей.

           * * *

Живому сердцу нет отрады,

Когда в бреду безумный мир,

Когда земные дети рады

Устроить на кладбище пир.

Для них слепой, для Бога зрячий,

Томится мудрый человек...

Твои сомнительны удачи,

Шумливый, суетливый век.

И кажется порой, что где-то,

В неизмеримой вышине,

Для нас незримая комета

Горит в потустороннем сне.

И кажется, в миг пробужденья,

Она падёт, как алый змей,

На тёмный пир без вдохновенья

Разочарованных людей.

15 июня 1920

           * * *

Тебе приснился странный сон,

Ты видел: люди с молотками

Склонились над Христом, а Он

Лежал, обвитый пеленами.

Ты отстранил тогда людей,

Младенец-Рыцарь, - и Распятый

В сияньи голубых очей

Вознёсся, как и ты, крылатый.

Твой сон был явь, а я, слепец,

Твой спутник нищий и случайный,

Не знал, что над тобой - венец,

Небесный знак Господней тайны.

26 сентября 1920

  * * *

Не плачь, не бойся смерти и разлуки.

Ужели таинства не видишь ты,

Когда угаснут милые черты

И твой любимый вдруг уронит руки, -

И так уснёт, от нашей тёмной муки

Освобождённый в чуде красоты

Неизъяснимой! Так и я, и ты

Освободимся в миг от мрака скуки.

Тогда легчайшая, как сон, душа

В нетленной плоти станет как царица.

И человек, землёю не дыша,

Вдохнув иной эфир, преобразится.

И будет жизнь, как солнце хороша,

И отошедших мы увидим лица.

26 октября 1920